Во время своего визита в Минск архиепископ Владикавказский и Аланский Герасим дал интервью в рамках видеопроекта «Евангелие в современном мире».
Владыка, расскажите, пожалуйста, о Вашем пути к монашеству, к вере.
Мой путь к вере был, наверное, похож на пути многих юношей в то время, конца 80-х – начала 90-х годов прошлого века. После празднования 1000-летия Крещения Руси появилось больше возможностей узнавать о вере, и я заинтересовался тем, что происходит в храмах. В детстве я только с бабушкой ходил в церковь, и вот впервые зашел туда сам. Это было летом 1988 года, когда я готовился поступать в институт. Тогда у меня появилась возможность приобрести Евангелие. В то же время демонстрировались фильмы Андрея Тарковского. Наверное, и его фильмы, и чтение Евангелия, и то лето, время окончания школы, поступления в ВУЗ, взросления, подтолкнуло меня всерьез обратиться к Церкви.
Идея служения Церкви родилась у меня не сразу, прошло несколько лет. Я поступил в семинарию только в 1993 году. Уже тогда у меня зрели мысли о монашестве. Тем не менее, долгое время я не мог решиться: жениться мне или уйти в монастырь. И я испросил совета у нашего духовника, архимандрита Кирилла (Павлова), который пришел на встречу с семинаристами в актовый зал Московской духовной академии. Мы подавали ему записки, и я отправил ему самый животрепещущий для меня вопрос: «Каковы критерии призвания к монашеству?» Заранее я предполагал, что духовный старец, монах, сейчас мне скажет, что-то такое, чего мне не понести, что нужно молиться, поститься, не спать ночами и так далее. А он ответил очень просто: «Если у вас нет желания создать семью, то вам нужно идти в монастырь». И я подумал, что у меня такого желания особо-то и нет, значит – в монастырь. Теперь я понимаю, в чем мудрость ответа старца: православный человек на самом деле не может быть ни то, ни се, не женатым и не монахом. Это ненормальное состояние, о чем еще апостол Павел говорит. Поэтому путь православного христианина – это или создание семьи, рождение детей, созидание малой Церкви, или труд в монастыре, если человек холостой.
Все сомнения после ответа отца Кирилла у меня отпали, и я подал прошение в Троице-Сергиеву Лавру. Взяли меня туда не сразу. Прошение я подал после второго курса, встретился тогда с отцом наместником Феогностом, ныне епископом. Духовный собор ответствовал мне: «Ты еще молодой, еще годик подумай». За этот год было всякое, приходили разные помыслы, но, тем не менее, год спустя я вторично подал прошение, и в 1996 году меня взяли послушником в Троице-Сергиеву Лавру. Помню прекрасно тот день, когда мы, наконец-то, вошли в монастырскую келью. Она была большая, на девять человек. Нас долго не брали в Лавру, потому что тогда были непростые проблемы с жильем. Мы жили одно время все еще в кельях Московской духовной академии. Но я, наконец, вошел в монашескую келью. Прекрасно помню тот пасмурный день, каркали лаврские вороны. Но для меня этот день сиял просто необыкновенным светом. Сбылась мечта.
Год спустя я принял постриг. Отец Кирилл спросил меня после него: «Ну, ты рад?» Это был, действительно, самый глубокий вопрос. Часто думают, что люди приходят в монастырь от какой-то великой скорби, а монахи – это те, которые потерпели какое-то жизненное крушение, им нужно забыться, они поют разные жалостные песни. На самом деле, в монастырь приходят с радостью. Если человек приходит в монастырь без радости, у него впоследствии будет масса самых разных искушений, и, в конце концов, он может покинуть обитель. Приход к Богу должен быть радостным, а решение – осознанным. В моем случае так и случилось. Я стал монахом.
Владыка, позже Вы были отправлены в Японию возродить монашескую общину. Можете ли Вы рассказать об этом подробнее?
К тому времени я прожил в Лавре уже 12 лет с момента поступления в семинарию. И появилась информация, что митрополит Токийский нуждается в том, чтобы приехал монах для создания общины, которая впоследствии стала бы полноценным монастырем. Мои друзья, которые трудились в Отделе внешних церковных связей, сказали мне, что такой запрос существует. Тогда я встретился с руководителем ОВЦС митрополитом Смоленским и Калининградским Кириллом (ныне – Святейший Патриарх Московский и всея Руси) и получил от него напутствие. Он сказал мне прямо: «Ты не должен там ассимилироваться, но обязан все усвоить, чтобы быть своим для японцев».
Получив такое благословение, в 2005 году я отправился в Японию и прожил там, в общей сложности, 14 лет. Созидалось это монашеское братство непросто. К моменту моего приезда там было два послушника, которые изъявляли желание следовать по монашескому пути, в крещении Сергий и Серафим. К сожалению, представления о том, каков должен быть монастырь, у нас вызвали разногласия. Они привыкли жить по собственной воле. Я же, как воспитанник Троице-Сергиевой Лавры понимал, что главная добродетель монаха – это послушание. Если нет послушания, то не будет ничего. Как выразился старец Паисий Святогорец, если дерево не будет подвязано, то вырастет раскидистый куст без плодов, без цветов, поэтому дерево нужно подстригать, чтобы оно росло ровно. Суть монастырского послушания именно в этом, человек должен через него пройти.
Не сложилось с послушанием, два года мы совместно промучились, хоть и молились вместе. Но этот дух непослушания, нежелания подчиняться, к сожалению, привел к тому, что они покинули храм Николай-до. Один из них ушел в мир, а второй все же принял постриг и сейчас находится в Каппадокии, в Турции. Слава Богу, что он нашел свой путь.
После этого много лет не было ни одного желающего принимать монашество, и лишь за два года до моего отъезда из Японии у нас появилась возможность создать базу для монастыря. Мы приобрели участок земли на полуострове Идзу и там начали стараться хотя бы время от времени служить афонским чином, совершать ночную литургию и приглашать туда всех желающих, надеясь на то, что когда-нибудь чья-то душа откликнется, и у нас появятся насельники. Нам удалось одного такого человека найти, мы его постригли в иночество. Он получил имя Соломон, и мы вдвоем с ним несколько месяцев там подвизались. Но затем, в 2019 году, последовало несколько неожиданное для меня решение Архиерейского Собора Японской Православной Церкви этот монастырь заморозить, как они выразились. Высказывались разные причины: нехватка средств и т.д. Мне сложно судить о мотивах такого решения, потому что оно шло вразрез с тем, ради чего меня туда приглашали. Как бы то ни было, спорить уже не будешь, и поэтому монастырь просуществовал в Японии в общей сложности 9-10 месяцев. За это время его посетило немало людей, которые интересовались монашеской жизнью. Я надеюсь, что со временем найдется человек, который возобновит подобное делание, потому что без монашества жизнь любой Церкви, и поместной, и автономной, и даже епархии, неполноценна. Мое глубокое убеждение, что монахи – это кости, та структура, которая не дает телу раскиснуть и обмякнуть. Есть образное сравнение, что монахи – это сухие палки, которые подпирают ветви виноградника. Они не плодоносят, но благодаря им тяжелые ветви винограда не падают на землю и не гниют. Вот в чем смысл существования монашества. Меня этот образ всегда вдохновлял в трудные моменты, напоминая мне, кем я должен быть.
Владыка, как Вы считаете, почему у местного населения не было желания уходить в монастырь, принимать монашество? Это связано с культурными особенностями или причина была в чем-то другом?
У нас долгое время не было участка земли, на котором мы могли бы вне города создать монашескую общину. Когда мы с послушниками трудились вместе в первые два года моего пребывания в Японии, нам была под наше делание отдана так называемая часовня-усыпальница. Если представить себе территорию Николай-до, то она находилась к югу от собора. Эту часовню строили в 1970 году в надежде на то, что после канонизации равноапостольного Николая Японского его мощи будут перенесены с кладбища Янака в собор. Но городские власти запретили это сделать, и тот маленький храм-часовня остался без должного использования. Митрополит Даниил, ныне покойный, благословил использовать этот храм для молитвы. Надо понимать, что это самый центр Токио. Если и заходили сюда интересующиеся люди, то там не было возможности поговорить. Не то, чтобы не было желающих подвизаться, но не было самой возможности попробовать себя в уединении и труде. Монашеская традиция Японии не чужда. Буддийское монашество существует здесь с IХ века. Подобный аскетический образ жизни для японца не чужд, но ему негде было приобщиться к нему в православной традиции. Если бы нам дали больше времени, то дело бы пошло. Возможно, от нас хотели быстрых успехов. Вы, дескать, уже несколько месяцев существуете, а постригов нет.
Нельзя младенцу делать те вещи, которые делает взрослый человек. Надо дать ему развиться естественным образом, иначе вырастет какой-то скрюченный уродец, которому искусственно вытягивают члены, чтобы он походил на взрослого. Это невозможно. Преподобный Сергий не в первый же день начал постригать учеников. К нему не предъявлялись такие требования, и никто не требовал у него подготовки учеников. Задача монаха не в том, чтобы стяжать себе учеников, а чтобы самому, во-первых, быть светом миру. Всему свое время. Может, оно еще не пришло. Не берусь опять-таки обсуждать мотивы этого решения.
На каком языке совершается богослужение в Японии?
В Японии богослужение совершается на так называемом церковно-японском языке. Когда святой Николай Японский прибыл туда в середине ХIХ столетия, он первой своей задачей поставил перевод и Священного Писания, и основных богослужебных книг на японский язык. Молитва «Отче наш» в его переводе появилась уже в 60-х годах. Она, конечно, дорабатывалась, менялись некоторые слова. За основу он взял перевод архимандрита Гурия из китайской миссии. Там есть совпадения вплоть до знаков. Вы наверно слышали такой интересный тезис, что каждому народу надо давать тот символ пищи, который ему наиболее понятен. Поэтому для китайца нельзя сказать «хлеб наш насущный», надо сказать «рис наш насущный». Это неправда. На самом деле иероглиф «рис» никогда не использовался ни в китайской миссии, ни в миссии святого Николая. Даже китайские иезуиты не использовали иероглиф «рис». Всегда использовался иероглиф «пища». Этот иероглиф святой Николай позаимствовал у архимандрита Гурия. Он подходил к переводу очень тщательно, никогда не допускал упрощений. Никогда «Слово Божие», «Логос», не заменял словом «дао», как это делали иногда католики, никогда не стремился к упрощению. Его принцип был таков: дать наиболее внятный, четкий перевод, который будет хорошо восприниматься и на слух, и при чтении, потому что японский язык богат большим количеством омофонов, то есть одинаково звучащих звуков, которые записываются разными иероглифами, поэтому японцы, общаясь между собой, иногда на ладони пишут некий знак и говорят: «Я имел ввиду вот это слово, не то, что ты подумал». Новости, например, также сопровождаются строкой перевода, чтобы тот, кто слушает, какие-то сложные тексты, мог прочитать и понять, что написано. Любопытный момент: когда в Японии начались радиопостановки и впервые прочитали текст на слух, то большинство слушателей ничего не поняли, потому что не видели перед собой текст. То есть, японец часто глазами видит знаки и тогда воспринимает, что написано.
Святой Николай постарался, чтобы это и на слух тоже было понятно. Но язык, на котором он говорил и на который переводил тексты, ̶ это язык эпохи Мейдзи. Язык довольно быстро эволюционировал и изменился, поменялись многие грамматические формы, поэтому для современного японца иногда совершенно непонятно, что читается и поется в храме, нужно иметь еще и определенную культуру восприятия. Но Японская Православная Церковь не считает своей задачей менять эти тексты. Она в этом смысле, может быть, еще более традиционна, чем Церковь Русская. У нас ставятся вопросы, необходима ли русификация текста? Думаю, что большинство у нас согласится, что, например, двойственное число («облязи с нама», «она же реста: можева» и т.п.) сейчас современному человеку уже совсем непонятно. Примерно такие обороты, если представить себе, как это звучит по-японски, присутствуют в том языке, на котором служит Японская Православная Церковь. Выход из положения нашли такой: если приходят люди, совершенно не знакомые с тем, что читается и поется, то им раздаются листочки с текстом сегодняшнего Евангелия, чтобы они могли последить глазами за тем, что там написано. То есть работа для того, чтобы сделать богослужение более понятным для людей, который еще не вошли в православную среду целиком, ведется.
Какое в целом отношение жителей Японии к православной вере?
Японцы во времена святого Николая охотно принимали христианство в разных формах его исповедания. Кто-то становился католиком. Если говорить об острове Кюсю, то Нагасаки – это место, куда некогда прибыл Франциск Ксавье. До сих пор там очень много католиков. В столичные города Осака и Токио был большой наплыв протестантов, и многие принимали протестантизм. Но не нужно думать, что Православие было там чем-то совсем маргинальным. По данным министерства просвещения Японии, а именно оно вело статистику верующих, на 1900 год от общего христианского населения страны православные составляли 20%. Веру они принимали охотно. Сейчас, к сожалению, это совсем другие цифры. Тем не менее, люди с интересом принимали Православие и на волне вестернизации, и ближе знакомясь с основами веры. В наше время очень многие, пришедшие к нам, – это либо бывшие католики, либо бывшие протестанты. Они разочаровались в этих конфессиях и решили избрать Православие. По разным причинам. Бывают ситуации совершенно фантастические. Помню, мы крестили раба Божия Илию. Слепой человек, он стал ходить на огласительные занятия, на богослужения и изъявил желание креститься. Что его привело? Некий глас Божий, рука Божия. Бывают совершенно неожиданные вещи, когда человек, который никогда не слышал о Православии, заинтересовавшись христианством, выбирает именно православную веру. В целом, интерес есть, но нужно отдавать себе отчет в том, что развлечения и соблазны мира сего часто не дают войти человеку в Церковь дальше порога. Он заглянет, полюбопытствует и идет дальше.
Когда Вы прибыли в Японию, каковы были Ваши первые шаги, адаптация с культурой? Что Вы считали первостепенным, чтобы начать свою миссию?
Во-первых, у меня возникло очень странное ощущение, и я сам был очень удивлен, что не испытал никакого культурного шока. Видимо, сказалась жизнь в монастыре. Японское общество иерархически очень выверено. Там всегда есть тот, кто выше, и тот, кто ниже. Это отражается, в том числе, и в японском языке, в котором есть масса форм вежливости в зависимости от того, с кем говоришь и в какую позицию себя ставишь. После монастыря это показалось мне чем-то совершенно естественным. Так и должно быть.
Прежде всего, я занялся языком. К большому сожалению, мне не сразу удалось убедить руководство Японской Церкви, что я должен ходить в языковую школу. Видимо, меня считали настолько гениальным, что я могу изучить разговорный язык самостоятельно. Но я не гений, и школа была все-таки нужна. Поэтому спустя только несколько лет у меня появилась возможность походить в языковую школу. Это меня подтянуло в плане языка. Потом изучение и языка разговорного, и языка книжного пошло повеселей.
Что касается служения, то с первых дней я завел книжечку, в которую выписал все возгласы, стал их запоминать на японском языке. К этому времени я уже овладел японской азбукой. В японском языке три вида письменности: иероглифическая и две слоговые азбуки, азбука хираганы и азбука катаканы. Они немного отличаются в написании, но передают одинаковые звуки. На основе этих трех видов письменности строится обычная письменная японская речь. Азбукой я себе выписывал возгласы, иногда подписывал иероглиф, который мне был уже известен. Если бы я этим сразу не занялся, то, наверное, было бы непонятно, зачем я вообще приехал туда служить. Язык – это было самое главное. Мое глубокое убеждение, что для того, чтобы в какой-либо стране служить, нужно выучить язык обязательно.
Вы посвятили свою научную деятельность трудам святителя Николая Японского. Может быть, когда Вы приехали в Японию, Вам что-то открылось по-новому в миссии и служении святителя Николая?
До приезда я посвятил два месяца чтению его дневников. Это было после того, как я получил их на руки в сентябре 2004 года. К моменту отъезда я прочел все. У меня уже было представление, с чем придется столкнуться, где он жил, где это происходило. Спустя несколько лет я перечитал их, и какие-то вещи, которые ускользнули от меня при первом прочтении до знакомства с японскими реалиями, стали куда более понятными, какие-то имена, факты. Я бы не сказал, что занимался специальным научным исследованием дневников, просто делал этого для ученого досуга. Но мне стали интересны спустя несколько лет пребывания в Японии его принципы перевода. Такой филологический интерес я стал испытывать к его переводам, как он находил переводческие эквиваленты? Если это не квалификационная работа, которой ты обязан заниматься, а просто личное дело, то внимание рассеивается, находятся более важные дела. Поэтому все сохраняется в виде заметок. Я много раз давал себе слово все систематизировать, но до сих пор руки не дошли. А теперь, находясь в Осетии, надо заниматься больше осетинским языком, чтобы тоже не быть чужим для ее народа. Надеюсь, Господь даст мне еще время, досуг, чтобы я смог те штудии, которыми начал заниматься как делом досуга, привести в определенную систему. Может быть, это принесет кому-то пользу.
Владыка, опыт служения в Японии помогает Вам сейчас, когда Вы несете свое послушание архиерея на земле Осетии?
Самое главное, что мне дала Япония, что помогает не только в архиерейском служении, но и вообще в жизни – это опыт терпения. Есть расхожая фраза, что на Востоке нужно жить долго. Думаю, что 14 лет – нормальный срок для того, чтобы понять, что такое «долго», и что какие-то вещи, которые, казалось, ты мог бы сделать быстрее, там нуждаются, по выражению преподобного Амвросия Оптинского, «в терпении и пождании». Это терпение и пождание, лишь бы при этом не превратиться в некоего «ждуна», там во мне воспитались. И сейчас, когда я в гораздо более комфортных, с точки зрения миссии, условиях нахожусь в Осетии, я вспоминаю тот самый опыт и понимаю, что сейчас это выработанное там терпение мне очень помогает. И, конечно, сам факт обращения к иному народу, хотя осетины очень блики русским, понимание души народа – это очень важно. Важно знать, о чему думает твой собеседник. В японском языке есть такое выражение: «аймае». Это понимание человека с полуслова, с намека. Наверное, у других народов оно тоже есть. Помнится, В.В. Розанов в одном из своих произведений, говорит: «Посмотрит русский человек на другого русского человека острым глазком, посмотрит тот на него в ответ». Все понятно. Не нужно никаких слов. Но это не получится с иностранцами. Такой опыт понимания собеседника с полуслова, а его важно в себе воспитывать, чтобы не оказаться слоном в посудной лавке и не оскорбить человека своим навязчивым вниманием или еще чем-то, необходимую деликатность, такое качество тоже воспитывает Япония. Сам образ жизни японцев предполагает деликатность. Само слово «мей ваку», то есть причинение неудобства, часто используется японцами, чтобы не делать человеку неудобно. Это не значит, что ты не продолжишь с ним какой-либо конструктивный диалог, но старайся избегать таких вещей, которые ранят твоего собеседника. Действуй деликатнее, мягче. Вот это, пожалуй, настоящий японский опыт.
Владыка, длительное время занимаясь миссионерством, какие Вы извлекли основные моменты, факторы, на которые следует опираться миссионеру в своем служении?
Я, наверное, отчасти уже ответил на этот вопрос. Скажу еще раз. Святой Николай Японский говорит о том, что для успеха миссии и вообще любого своего действия, священник, миссионер, катехизатор должен любить свою паству, тот народ, к которому он приехал. Должна быть какая-то эмпатия. Если человек не любит и свое дело, и народ, с которым должен соприкасаться по воле Божией, по воле священноначалия, то ничего не получится. В истории японской миссии это очень часто было видно, когда приезжали люди достаточно случайные. Например, один сказал, что приехал сюда написать диссертацию. Другой сказал святому Николаю: «Я с тобой жить не буду, буду жить в посольстве». Их не интересовал сам народ. Может, нам сейчас это кажется ошибкой, но святой Николай не развивал никакие формы специального конфессионально ориентированного социального служения, и считал это абсолютно правильным. Он говорил, что мы должны, как миссионеры, полностью уделить и отдать свои силы проповеди Слова Христова. У нас нет ни возможности, ни необходимости развивать эти дополнительные формы, то есть, не покупаем мы людей. Мы приводим их к добровольному принятию на себя ига Христова. Если же человек волей случая оказался в христианской больнице или что-то ему навязали в младенчестве в детском саду, то святой Николай считал это пустой тратой сил, которая не дает того эффекта, как прямая проповедь.
Это вопрос дискуссионный. Надо ли такие вещи делать? Думаю, в современной практике Русской Православной Церкви мы достаточно внимания уделяем этим сферам деятельности и по праву называем их миссионерскими. У святителя Николая, как видим, было несколько иное мнение. Хотя, может быть, зачастую это объяснялось банальной нехваткой средств и людей. Может быть, если бы у него было в подчинении тысячи миссионеров, то, наверное, вся Япония сейчас была бы покрыта сетью православных школ, детских садов, больниц. Но такой возможности не было. Что это: наше леность и нерадение в миссии или какой-то особый знак Божий, что сила православной проповеди настолько велика, что и один человек в поле воин? Не знаю. Это вопрос, над которым стоит подумать.
Какие примеры Вы приводите духовенству своей епархии в том, как необходимо вести приходскую деятельность, миссионерскую работу, какая проповедь нужна людям? Ведь время меняется, и форма проповеди тоже бывает разная. Какие слова сегодня нужно сказать людям, чтобы их жизнь изменилась?
Думаю, что люди сейчас хотят не столько услышать, сколько увидеть. Увидеть в священнике человека искреннего. Наверное, это особенность русской цивилизации, что у нас большой запрос именно на справедливость, на правду Мне приходилось читать размышления одного философа, который говорит о том, что писатель не обязан следовать тем нравственным принципам, которые излагает в своей книге. Но для человека, воспитанного в русской культуре, который читал Достоевского, это абсолютно неприемлемое положение. Если ты этому учишь, то, значит, так жить должен. Не должно твое слово расходиться с делом. Думаю, что наши прихожане, паства, прежде всего, хотят видеть в нас людей искренних, которые искренне любят Бога и, если говорят в проповеди что-то, то говорят от сердца. Думаю, что это самый большой запрос. Разумеется, мы должны работать с разными людьми. Может быть, ученым людям надо сказать одно, людям, живущим в деревне, ‒ другое. Надо подбирать те формы слов, которые будут понятны, то есть о каком-то трансперсональном опыте жителям села говорить не стоит. В то же время, если такие термины будут использованы в проповеди, обращенной к населению ученого городка, то это вполне уместно, люди тебя поймут. Нужно быть понятным, не кичиться своим знанием и уважать слушателей. Такая искренность и взаимное уважение при определенных гомилетических талантах дадут безусловные всходы, если слово будет посеяно с любовью, растворено солью знания. Если только человек не будет неискренним.
Как Вы считаете, что ждет нашу Церковь в будущем? Ждут ли ее новые потоки верующих христиан, которые будут ходить на богослужения или мы останемся в том состоянии, в котором находимся сейчас?
Все может измениться в одну минуту. Я вспоминаю одного из своих предшественников, ныне покойного Владыку Феофана (Ашуркова), который был архиепископом Ставропольским и Владикавказским. В 2004 году, когда случился Беслан, он находился не так далеко, в Нальчике. Как только появились первые новости о захвате школы, он сел в свою служебную машину и через час-полтора был уже в Беслане. Все три дня он находился со своей паствой. Сам он говорил, что его жизнь разделилась на две части: до Беслана и после. Его вовлеченность, неравнодушие к людям, которые перенесли тяжелейшую травму, потеряли своих детей или родителей заслужили ему добрую славу. Его имя до сих пор вспоминается в Осетии, хотя он давным-давно оттуда уехал, и даже прошло уже долгое время после его кончины. После этих событий он крестил людей сотнями. В его время был основан Богоявленский женский монастырь, на территории которого есть несколько озер. В одном из них он устроил массовые крещения, Как мне говорили, а то время крестилось несколько тысяч человек. Это наше время, начало двухтысячных годов, не апостольские времена. Но люди настолько поверили ему, что поняли, что он с ними, родной им, и он их не бросит. Поняли, что его вера – искренняя, что за нее готов умереть, потому что в него могла попасть любая шальная пуля, но он не испугался. Второй момент – его поддержка беженцев во время конфликта в Южной Осетии, когда Грузия напала на Цхинвал. То же самое. Он помогал людям, и это его искреннее исповедание своей веры самим делом привело к тому, что люди захотели креститься, и он их крестил. Мне рассказывали, что часто крестиков даже не хватало, настолько много людей крестилось. Семьями приходили осетины. Сейчас уже такого нет. Но я думаю, что, не дай Бог, конечно, никаких трагических событий, на самом деле Господь волен изменить положение этого мира, как Ему угодно. Однако Он ожидает ответа от нас. Если ты не равнодушный пастырь если любишь тех, которые вокруг тебя находятся, то будут и люди собираться, все будет строиться. Если для тебя это некое поделие, отслужил, повесил ряску на крючок, сел в машину и поехал своими делами заниматься, то люди все это видят. Они не слепые. Поэтому я и говорю, что нужно испытывать уважение к своей пастве, и тогда они проникнуться к тебе взаимным уважением. Ну а любовь – это, конечно, дар Божий. Если у тебя будет любовь к своей пастве, то все получится и изменится.
Владыка, сердечно благодарим Вас за интервью! Был очень познавательно и интересно. По традиции нашей программы мы просим гостя задать вопрос зрителям.
Вы ставите меня в довольно трудное положение… Задам сложный исторический вопрос из ХVII века, времен гонения на христианских проповедников в Японии. В 1637 году произошло вооруженное восстание христиан под предводительством Амакуса Сиро. Вопрос такой: насколько было уместно поднимать христианам восстание против своих гонителей? Возможно ли было христианам, в принципе, брать в руки оружие и действовать так, как Амакус Сиро? Это вопрос на размышление.
Владыка, благодарим Вас еще раз за интервью!
