13 июня, в Неделю 7-ю по Пасхе, Православная Церковь празднует память святых отцов I Вселенского Собора. Подробно о Соборе, которой прошел в Никее в 325 году, в материале священника Димитрия Кондратьева  

Тринитарные споры IV в. начинались как непосредственное продолжение триадологической полемики первых трех веков, где учение о равночестности Лиц Святой Троицы, выраженное уже в откровении Нового Завета (Мф.28,19; Ин.1,1; 10,30 и др.) и утверждавшееся в церковном сознании, периодически оспаривалось представителями различных видов субординациолизма. Константиновская эпоха принесла Церкви совершенно новые возможности: верификацию церковного вероучения на Вселенском Соборе и утверждение уточненного учения во вселенском масштабе. Однако эти новые возможности стремились использовать представители разных взглядов и школ. Поэтому догматические споры шли более напряженно, и радиус их стал расширяться до пределов христианской вселенной. Учение Ария явилось крайней формой субординациолизма: «Сын, вне времени рожденный Отцом и прежде веков созданный и утвержденный, не был прежде рождения». Благодаря решительным действиям противостоявшего Арию святителя Александра Александрийского в спор оказались вовлеченными и гораздо более умеренные субординациолисты.

Первоначальные успехи арианства объясняются не только выдающимися способностями Ария, но и его положением пресвитера: в мегаполисе Александрии пресвитеры церквей обладали большой самостоятельностью. Как ученик священномученика Лукиана Антиохийского, Арий поддерживал связи со своими товарищами – «со-лукианистами», одним из которых был Евсевий Никомидийский, не только епископ города, служившего императорской резиденцией, но и родственник кесаря Лициния и равноапостольного Константина. Когда около 318 г. в Александрии возник спор об учении Ария, святитель Александр, епископ Александрийский, поначалу занял позицию нейтрального арбитра. Но когда святой Александр в ходе дискуссий предложил формулу «в Троице Единица», Арий обвинил его в савеллианстве. Убедившись в еретических воззрениях Ария и его сторонников, святитель Александр созвал в 320/1г. Собор епископов Египта и Ливии. Этот Собор, осуждая ересь Ария, утверждавшего, что Сын – творение, предложил формулу: Сын «подобен сущности Отца». Арий не смирился и расширил распространение своего учения. Сторонники Ария действовали или прямо его защищая, или предлагая пути «примирения». Церковная смута приобретала все больший масштаб. Константин Великий, который к концу 324 г. установил свою власть над всей Римской Империей, был глубоко потрясен церковной борьбой на Востоке. В послании святителю Александру и Арию Император предложил свое посредничество. Послание доставил в Александрию главный в то время церковный советник Императора святитель Осий, епископ Кордубский, преимуществом которого было то, что этот западный иерарх не имел личных пристрастий к людям, партиям и богословским школам Востока.

Император Константин, еще находясь на Западе, принимал участие в соборной деятельности Церкви. Так, он созвал Римский Собор 313 г., осудивший ересь донатистов. Этот Собор явился ближайшим прообразом I Вселенского Собора, собрав епископов всего Запада. Неизвестно, кому принадлежала идея Вселенского Собора, но Император с самого начала взял инициативу в свои руки. Собор был созван Императором, и все последующие Вселенские и многие поместные Соборы также созывались Императорами. Местом созыва поначалу предполагалась Анкира в Галатии, но потом была выбрана Никея Вифинская – город, располагавшийся недалеко от императорской резиденции. В городе находился императорский дворец, который предоставили для заседаний Собора и размещения его участников. Императорское послание с приглашением на Собор было отправлено в конце 324 – начале 325 г.

Епископских кафедр было около 1000 на Востоке и около 800 на Западе. Представительство их на Соборе было далеко не полным и весьма непропорциональным. Запад был представлен минимально: по 1-му епископу из Испании (святой Осий Кордубский), Галлии, Африки, Южной Италии. Престарелый римский епископ святой Сильвестр прислал представителями двух пресвитеров. Было по одному епископу из Готии и Персии. Епископ крупнейшего города Персии, Селевкии-Ктесифона, прислал как представителей нескольких пресвитеров. Но большинство отцов Собора было из восточной части Империи – Египта, Сирии, Палестины, Малой Азии, Балкан. Источники называют различную численность участников Собора: около 250 (Евсевий Кесарийский), около 270 (святитель Евстафий Антиохиский), более 300 (Император Константин), более 320 (Созомен). Вошедшее в традицию точное число участников – 318 – первым назвал святитель Иларий, епископ Пиктавийский, и вскоре святой Василий Великий. Святитель Афанасий Великий несколько раз упоминал о 300 участниках, но в 369 г. назвал число 318. Этому числу сразу приписали символическое значение: таково число воинов – рабов Авраама (Быт.14,14) и, еще важнее, греческие цифры ТIH (318) изображают Крест и 2 первые буквы имени Иисус. Таким образом, на Соборе присутствовало чуть более 1/6 части вселенского епископата. Гонения, особенно на Востоке, закончились совсем недавно, и среди отцов Собора было много исповедников. Но, по замечанию В.В. Болотова, они могли оказаться «слишком ненадежными, слабыми» в богословских спорах. Исход зависел от того, за кем пойдет большинство. Притом что епископов, сочувствующих Арию, приехало немного, положение было тревожным. Весь Восток уже был погружен в спор, распространенный предсоборной перепиской епископов.

Епископы должны были съехаться в Никею к 20 мая 325 г., 14 июня Император официально открыл заседания Собора, а 25 августа он был объявлен закрытым. Последнее собрание совпало с началом празднования 20-го года царствования Константина. Ожидая открытия Собора, епископы проводили неофициальные дискуссии, в которых могли участвовать клирики и миряне. Вопрос о председательстве на Соборе не очень занимал современников и ближайших историков, которые не дали на этот счет никаких конкретных сведений, но он имеет принципиальное значение для католической историографии, которая, в духе позднейшей доктрины папизма, хотела доказать, что Собором руководил папа через своих представителей. Почетным председателем Собора, однако, был Император, деятельно участвовавший в заседаниях (он тогда не был ни крещенным, ни даже оглашенным и принадлежал к разряду «слушающих»). Это не противоречит тому, что кто-то из отцов первенствовал на Соборе. Евсевий Кесарийский неопределенно говорит о «председателях», а также о «первенствующих» каждой из двух «партий». Возможно, председательствовал святитель Осий, однако, безусловно, не как представитель епископа Рима, каковым он не был, но как главный в то время церковный советник Императора. Именно святитель Осий значится в списках отцов Собора на 1-м месте. На 2-м стоят посланцы епископа Рима, но они не играли на Соборе заметной роли. Высказывались предположения о председательстве святителя Евстафия Антиохийского и Евсевия Кесарийского.

Официальные заседания проходили в большой зале императорского дворца. При их открытии все собравшиеся безмолвно ждали Императора Константина. Вошли немногие придворные, затем возвестили о приходе Императора, и все встали. Выйдя на середину, святой Константин сел в поданное ему золотое кресло; затем сели и остальные. Один из епископов приветствовал Императора краткой благодарственной речью. Затем Константин обратился к Собору по-латыни, призывая к единству. Краткая его речь была переведена Собору на греческий язык, после чего Император передал слово «председателям». «Тогда одни начали обвинять своих ближних, другие защищались и порицали друг друга. В то время как с той и другой стороны сделано было много возражений и поначалу возник великий спор, Царь выслушивал всех терпеливо, внимательно принимал предложения, и, разбирая в частностях сказанное той и другой стороной, мало-помалу примирил упорно состязавшихся… Одних убеждая, других усовещивая словом, иных, говоривших хорошо, хваля, и каждого склоняя к единомыслию, он сообразовал понятия и мнения всех касательно спорных предметов» (Евсевий. Жизнь Константина). Император, таким образом, действовал как «примиритель», за которым, впрочем, стояла вся полнота имперской власти. В первую очередь было рассмотрено откровенно арианское исповедание веры Евсевия Никомидийского. Оно было сразу же отвергнуто большинством. Арианская партия на Соборе была немногочисленна – не более 20 епископов. Едва ли не меньше было просвещенных, с ясным догматическим сознанием, защитников Православия, таких как святители Александр Александрийский, Осий Кордубский, Евстафий Антиохийский, Макарий Иерусалимский. Нет оснований считать сторонником Ария Евсевия, епископа Кесарийского. Для единомышленников Кесарийского предстоятеля, составлявших 3-ю влиятельную группу, было характерно стремление сохранить традиционные формулировки, почерпнутые из Священного Писания. Та «традиционность», которую предлагали сторонники Евсевия, означала уход от ответа на арианский вызов в догматическую неопределенность. Требовалось противопоставить учению Ария ясное исповедание православной веры. Евсевий предложил в качестве такого исповедания крещальный символ своей Церкви. Это был сильный ход: Евсевий, первоиерарх Палестинского округа, имел в своей юрисдикции Церковь святого града Иерусалима. Император одобрил символ, но предложил внести в него «всего лишь» 1 слово – «единосущный». По всей вероятности, термин был предложен святителем Осием Кордубским. Для Запада термин был вполне православен. Тертуллиан, рассуждая о Святой Троице, говорит о «единстве сущности», «единой сущности Трех». История термина на Востоке была осложнена его еретическим словоупотреблением. Антиохийский Собор 268 г. осудил учение о единосущии Сына Отцу, развитое еретиком Павлом Самосатским, сливавшим Лица Святой Троицы. В то же время многие попытки найти на доникейском Востоке православное словоупотребление термина «единосущный» страдают тенденциозностью. Так, например, в доникейских творениях святителя Афанасия Великого это слово не употребляется. И впоследствии на Востоке термин «единосущный» не всегда понимался православно. Неожиданное, ввиду подавляющего восточного большинства на Соборе, принятие его отцами термина «единосущный» объясняется, по всей видимости, предварительными совещаниями до официального открытия Собора, на которых удалось заручиться поддержкой вождей православной стороны. Авторитетное предложение Императора было принято большинством Собора, хотя многим могла быть по душе догматическая неопределенность кесарийского символа. Отредактированный Собором Символ, завершавшийся анафематствованием арианского учения, подписали почти все. Даже самые воинственные вожди арианской партии, епископы Евсевий Никомидийский и Феогнид Никейский, под угрозой ссылки поставили свои подписи. Лишь двое епископов, Феона Мармарикский и Секунд Птолемаидский, скорее из солидарности со своим земляком Арием (все трое были ливийцы), отказались подписать Символ, и все трое были сосланы.

Собор, несомненно, сознавал свои полномочия «святого и великого» Вселенского Собора, но фактически его рецепция во Вселенской Церкви растянулась более чем на 50 лет, до II Вселенского Собора. Опережая свое время, Никейский Символ с его терминологией не соответствовал богословской терминологии Востока. Принятие этого символа – момент промыслительный и богодухновенный, но когда понадобилось вставить Символ в контекст предшествующего восточного богословия, обнаружилось их существенное несоответствие. Именно этим объясняется тот факт, что немалое число епископов, одобривших Символ на Соборе, впоследствии от него отказались. Императорское давление здесь исключено: церковная политика Константина Великого и его сыновей вовсе не состояла в навязывании Церкви совершенно чуждых ей формулировок. То была политика приспособления к церковному большинству. Становясь на сторону одной из партий, Константин стремился не навязать одним мнение других, но всеми силами созидать церковное единомыслие. Трудности рецепции Собора нельзя объяснить и одними только кознями еретиков. Консервативное большинство на Востоке, легко отвергнув чистое арианство (только через 30 лет после Собора оно начало вновь обнаруживать себя), испугалось никейского «единосущия», потому что оно требовало решительной ревизии всего доникейского богословия. Для Православия десятилетия после Собора – в высшей степени плодотворное время уяснения Троичного догмата. Никейский Собор дал краткий Символ. Ко времени II Вселенского Собора Церковь обогатилась основанным на этом Символе тринитарным (о Святой Троице) богословием в творениях двух поколений защитников Православия – святителя Афанасия Великого и каппадокийцев (святых Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского).

В основу Никейского Символа был положен крещальный символ Кесарийской Церкви: «Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого; и во единого Господа Иисуса Христа, Божие Слово, Бога от Бога, Свет от Света, Жизнь от Жизни, Сына единородного, перворожденного всей твари, прежде всех веков от Отца рожденного, чрез Которого все произошло, Который воплотился ради нашего спасения и жил между человеками, пострадал и воскрес в третий день, восшел ко Отцу и придет опять в славе судить живых и мертвых. Веруем и в единого Духа Святого».

Результатом его существенной переработки явился Символ Никейского Собора: «Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, рожденного от Отца, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, Свет от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, Отцу единосущного, чрез Которого все произошло, как на небе, так и на земле, ради нас человеков и ради нашего спасения нисшедшего, воплотившегося и вочеловечившегося, пострадавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса, и грядущего судить живых и мертвых. И в Святого Духа. Говорящих же, что «было, когда (Его) не было», и «до рождения Он не существовал», и что Он произошел «из не сущих», или говорящих, что Сын Божий «из иной ипостаси» или «сущности», или что Он «создан», или «преложим», или «изменяем», таковых анафматствует Кафолическая и Апостольская Церковь».

Самое существенное, что введено в новый Символ, – выражение «единосущный» и «из сущности Отца». Редактирование кесарийского символа заключалось также в удалении всех выражений, которые в контексте арианского спора могли выглядеть двусмысленно. Уникальное в Священном Писании выражение «Слово Божие» (Откр.19,13) заменено на повсеместное «Сын Божий». Прибавлено: «Бог истинный от Бога истинного» – выражение несовместимое с арианским пониманием Сына Божия как Бога в несобственном смысле. «Рожденный от Отца» поясняется как несотворенный и единосущный Отцу («из сущности Отца»). «Перворожденный всей твари» (Кол.1,15) опущено, так как в глазах ариан это означало первое и совершеннейшее всех творений. Вся сила никейских выражений «единосущный» и «из сущности Отца» в том, что их можно принять или отвергнуть, но нельзя перетолковать по-ариански, как перетолковывали ариане многие другие выражения.

Относительно употребленных в Символе терминов «сущность» и «ипостась» святитель Василий Великий, утвердивший вместе со своими сподвижниками учение о единой сущности и трех Ипостасях в Боге, считал, что никейские отцы их различали и как разные по смыслу сопоставили в заключительной части Символа. Однако более авторитетный истолкователь никейской терминологии, святой Афанасий Великий, употребляет эти слова как тождественные: «Ипостась есть сущность и означает не что иное, как само сущее… Ипостась и сущность есть бытие». Начавшееся различение терминов «сущность» и «ипостась» вызвало спор, который рассматривался Александрийским Собором 362 г. под председательством святителя Афанасия. Учивших о трех Ипостасях в Боге обвиняли в арианстве, а традиционно отождествлявших сущность с ипостасью и говоривших об одной Ипостаси в Боге – в савеллианстве. По рассмотрении оказалось, что и те и другие, пользуясь разными терминами, мыслят одинаково. Признав православие обоих течений, Собор 362 г. советовал не вводить терминологических новшеств, довольствуясь речениями Никейского исповедания. Тем самым святой Афанасий со своим Собором засвидетельствовал, что Никейский Собор не определил значения слов «сущность» и «ипостась».

После того как каппадокийцы утвердили четкое различение двух терминов, в мысли отцов, тем не менее, оставалось сознание их изначального тождества. На вопрос «имеет ли какое отличие сущность от ипостаси?» блаженный Феодорит Киррский (V в.) отвечал: «Для внешней мудрости никакого… Но по учению отцов, сущность отличается от ипостаси как общее от частного». О том же говорит преподобный Иоанн Дамаскин. В.Н. Лосский отмечает: «Гений отцов воспользовался двумя синонимами, чтобы различить в Боге общее – «усия», субстанцию или сущность, и частное – ипостась или лицо». По словам иерея Павла Флоренского, «в том-то и выразилось безмерное величие никейских отцов, что они дерзнули воспользоваться вполне тождественными по смыслу речениями, верою победив рассудок и, благодаря смелому взлету, получив силу даже с чисто-словесною четкостью выразить невыразимую тайну Троичности». Никейский Символ навеки утвердил учение о единстве и равночестности Лиц Святой Троицы, осудив тем самым и субординациолизм, и модализм – два постоянных богословских искушения доникейской эпохи. Отсекая еретические отклонения, Собор, одобрив терминологию, заимствованную у «внешней мудрости», одобрил творческое развитие православного богословия, которое состоит в осмыслении Откровения усилиями верующего разума.

Осуждение арианства – важнейшее, но не единственное дело Собора. Он занимался также различными каноническими и литургическими вопросами. Собор принял решение и относительно даты празднования Пасхи. Эти два постановления были распространены в форме посланий, а часть постановлений сформулирована в виде 20 канонов (правил), касающихся разных вопросов церковной дисциплины. Эти правила после Собора были приняты всей Церковью. Императорское утверждение давало всем постановлениям Собора силу государственного закона.

Празднование Пасхи в разные дни в разных местных Церквах вызвало смущение, которое следовало устранить. Этой проблемой был озабочен Император Константин. Самое значительное расхождение в определении дня празднования Пасхи обнаруживалось между малоазийскими Церквами, которые совершали Пасху в ночь с 14-го на 15-е нисана, независимо от дня недели, и большинством других Церквей, в том числе Римской и Александрийской, которые праздновали Пасху не ранее 14-го нисана, но непременно в воскресный день. Но ко времени Собора уже почти повсеместно праздновали ее в воскресенье, и вопрос на Соборе стоял уже об определении полнолуния месяца нисана, в исчислении которого наблюдалось расхождение.

В 1-м послании отцов I Вселенского Собора к Церкви Александрийской говорится: «Все восточные братья, прежде праздновавшие Пасху вместе с иудеями, отныне будут праздновать ее согласно с римлянами, с нами и со всеми, которые издревле хранят ее по-нашему». Святитель Епифаний Кипрский пишет, что в определении дня празднования Пасхи в соответствии с календарным постановлением Никейского Собора следует руководствоваться 3-мя факторами: полнолунием, равноденствием, воскресением.

Трудным для истолкования остается вопрос о том, какой смысл имело постановление Собора не праздновать Пасху «вместе с иудеями». В жизнь Церкви данное постановление вошло со смыслом, который в более позднее время был выражен в толковании греческого канониста Иоанна Зонары: «Надо, чтобы их непраздничный праздник совершался сначала, и затем уже праздновалась наша Пасха», т.е. как запрет праздновать Пасху вместе с иудеями и раньше их. Таково же и мнение и другого греческого канониста, Феодора Вальсамона.

Однако некоторые современные православные авторы (архиепископ Петр (Л’Юилье), профессор Д.П. Огицкий) в истолковании правил о праздновании Пасхи делают иной вывод. Архиепископ Петр пишет: «Канонический запрет совершать Пасху «вместе с иудеями» означал, что не следует совершать этот праздник, исходя из иудейского вычисления, но, вопреки тому, что стали думать позднее, этот запрет однако не распространяется на случайное совпадение дат». По мнению Огицкого, «ошибка Зонары и других толкователей канонов явилась следствием того, что фактически Пасха христианская во времена Зонары была всегда только после пасхи еврейской. В этом фактическом положении дела канонисты видели подтверждение своих толкований». Согласно архиепископу Петру, «нам надлежит считать, что, в соответствии с тем, что было установлено на Никейском Соборе, христиане должны все вместе, в один и тот же день, совершать празднование Пасхи. День этот – воскресный, следующий за первым полнолунием после весеннего равноденствия… Что же касается правильного определения даты весеннего равноденствия, то по тем же мотивам верности Преданию и духу Никейских постановлений, его следовало бы предоставить компетенции астрономов». Позиция Зонары и Вальсамона, а также большинства писавших на эту тему православных ученых, соответствующая употребляемой ныне в Церкви пасхалии, представляется более убедительной в интерпретации действительного смысла постановления I Вселенского Собора о времени празднования Пасхи. На Московском совещании Православных Церквей 1948 г. было вынесено официальное постановление, касающееся календарной проблемы, согласно которому для всего православного мира обязательно совершать праздник Пасхи только по юлианскому стилю, согласно Александрийской пасхалии.

Ключарь кафедрального собора г.Владикавказа, иерей Димитрий Кондратьев